ИМЕНА

Он жил в трагическое время

Исаак Юдовин



С тех пор, как я впервые встретился с Соломоном Борисовичем Юдовиным, прошло более 45 лет. Однако обращаясь теперь к воспоминаниям о нем, мне кажется, что это было совсем недавно.

... Вот он встает с кресла и идет мне навстречу - среднего роста, пожилой, скромно одетый, с густой шевелюрой, слегка тронутой сединой, с выразительными чертами лица, с мягкой улыбкой. Приветливо и участливо смотрит на меня, и его вдумчивый, пытливый взгляд не может скрыть затаившейся в глазах грусти. Разговор начинается с расспросов о моих родителях, об их здоровье, настроении отца, о наших родственниках, оставшихся в живых...
... К тому времени, когда я, вчерашний школьник, приехал в конце августа 1950-го из белорусской глубинки в Ленинград, чтобы учиться дальше, слабое здоровье Соломона Борисовича быстро ухудшалось. Все сильнее давало знать о себе больное сердце. Сказались лишения в годы детства и юности, голод и холод первой блокадной зимы, тяжелый профессиональный труд художника-графика, требующий значительных физических усилий, душевные страдания, порождаемые теми страшными событиями, которыми отличались довоенные, военные и послевоенные годы. Врачи запретили ему работать над гравюрой, и он вынужден был ограничить себя выполнением иллюстраций в технике рисунка. Совсем отказаться от любимого дела он не мог. И работал до последних дней...
Каждая встреча с Соломоном Борисовичем воспринималась мною как праздник. В первые годы студенческой жизни я бывал у него особенно часто, в основном в выходные дни. Сейчас я думаю, что слишком уж злоупотреблял его вниманием. Но не было случая, чтобы он хотя бы намекнул на то, что его ждет неотложная работа, что он устал и неважно себя чувствует. А я не способен был это заметить. К сожалению, как любил говорить Илья Эренбург, человек крепок задним умом.
Признаться, я мало знал людей, которые так хорошо владели бы искусством общения, как Соломон Борисович. Умением держаться просто и естественно он снимал с меня провинциальную скованность, застенчивость, робость. С ним хотелось делиться переживаниями и раздумьями по наболевшим вопросам, быть до конца откровенным.
Он не подавлял меня своим авторитетом, не выступал в роли ментора, не навязывал своих взглядов и убеждений. Но если речь шла о жизненно важных проблемах, он настойчиво и терпеливо разъяснял мне, как следует подходить,к их решению. Так, узнав, что я собираюсь поступать на исторический факультет Ленинградского университета по специальности "История и теория искусства", он постарался убедить меня в том, что в этом престижном вузе особенно процветает махровый антисемитизм, а поэтому не стоит искушать судьбу. Не скрою, без энтузиазма я начал учиться в педагогическом институте имени Герцена, решив специализироваться на педагогике и психологии начальной школы. Правда, потом не жалел об этом.
Соломон Борисович понимал, конечно, мое душевное состояние и побуждал самостоятельно изучать то, что интересовало меня в области искусствоведения. С этой целью он намеренно подводил наши беседы к обсуждению вопросов о происхождении и особенностях искусства, об основных этапах его развития, о его образовательном и воспитательном значении. При этом, естественно, упор делался на вопросы изобразительного искусства. Для домашнего чтения Соломон Борисович предлагал мне редкие в те времена книги из своей большой библиотеки. Соломон Борисович привлекал мое внимание к этической проблематике. Мы беседовали о гуманизме и совести, о смысле жизни, о нравственной свободе и ответственности личности. В этой связи мы обращались к национальному вопросу, к трагической истории еврейского народа и к феномену антисемитизма, к Катастрофе европейского еврейства и ее последствиям. С болью и грустью говорил художник о гибели многих наших родственников в годы войны. Но зато с радостью и гордостью отзывался об образовании Государства Израиль. 
Особый интерес вызывали размышления Соломона Борисовича о том, что любое явление человеческого бытия необходимо воспринимать, анализировать и оценивать с нравственной точки зрения. Именно с этих позиций он предъявлял определенные требования не только к другим людям, к их поступкам, но и к самому себе, к своему творчеству.
Мне представляется, что в гравюре "Резчик по дереву" (1938) Соломон Борисович ясно и четко выразил свой взгляд на жизненное назначение человека... В маленькой, убогой комнатке стоит, согнувшись у верстака, резчик-ремесленник в бедной одежде, с добрым, морщинистым лицом. Он целиком поглощен работой, позабыв на время о своих горестях и болезнях. Сейчас он живет в другом мире, любовно вырезая на досках фигуры фантастических зверей, опутанных причудливой сеткой орнамента. И он, этот рано состарившийся человек, по-своему счастлив. Счастлив потому, что у него есть любимое дело, которому он отдает свои чувства и мысли. И пока он занят этим делом, составляющим смысл его жизни, он сохраняет в себе человечность и надежду.
Всматриваясь в эту гравюру, я невольно думаю о том, что художник Юдовин в какой-то мере воплотил в образе резчика по дереву самого себя, поглощенного философскими раздумьями о человеке, о его противоречивой природе, о тех духовных, нравственных ценностях которые он призван исповедовать в своей жизни, чтобы не потерять в себе человека.
Оглядываясь теперь назад, в то сложное, полное противоречий время, и воссоздавая образ больного, много пережившего и во многом разочаровавшегося, но не переставшего верить в торжество разума художника, беру на себя смелость утверждать, что в личности Соломона Борисовича Юдовина доминировали доброта, честность и скромность, в основе которых лежало мудрое видение окружающего мира. Художник-философ излучал эти нравственные качества. Они получили глубокое отражение в его творчестве.
Откуда же они взялись у него? Что это: дар Божий или же то, что формируется в жизни? Вероятно, и то, и другое.
Он, Шлейме-Занвил, родился в 1892 году в местечке Бешенковичи, расположенном в 50 км от Витебска, в многодетной семье, где, несмотря на хроническую бедность, царила атмосфера доброжелательности и взаимной поддержки. Никто не ныл и не завидовал более обеспеченным соседям. Отца, владельца мелкой бакалейной лавки, очень уважали и почитали за трезвый ум, душевную щедрость, готовность прийти на помощь каждому, кто в этом нуждался. О нем говорили: "Дос из а голденэр мэнч!" ("Это золотой человек!"). Мать тоже отличалась сердечностью и бескорыстностью. Родители на личном примере прививали своим детям уважительное, доброжелательное, участливое отношение друг к другу и к окружающим. Здоровая обстановка в семье безусловно, сказывалась на формировании характера впечатлительного ребенка - будущего художника. 
 Бешенковичи были тогда типичным еврейским местечком с характерной дли него нищетой. Наблюдательный Шлейме-Занвил впитывал в себя с раннего детства печальные картины еврейского быта, убогих улиц с ветхими домиками, подавленных тяжелыми заботами людей... И все это - на фоне завораживающей своей красотой природы, величественного соснового бора, живописных берегов Западной Двины... Стремясь запечатлеть увиденное не только в сознании, мальчик увлекся рисованием. С годами это увлечение переросло в потребность. Студенты, приезжавшие в местечко на каникулы, обратили внимание на одаренного подростка и убедили отца отдать его на обучение художнику.
Четырнадцатилетнему Шлейме-Занвилу повезло: он был принят в мастерскую известного витебского живописца и педагога Юлия (Иегуды) Пэна. Возможно, по рекомендации крупного писателя и этнографа С.Ан-ского (С.А.Раппопорта), который приходился двоюродным братом матери начинающего художника.
Трудно переоценить благотворное влияние Пэна на молодого Соломона Юдовина. Замечательный педагог не сводил свой труд к передаче ученикам профессиональных знаний и умений, к выработке у них художественного мастерства. Не менее важное значение придавал он их гуманитарному, нравственному развитию, воспитанию. в них уважения и любви к человеку, сочувствия и сострадания к униженным и обездоленным. Неудивительно, что из школы Пэна выходили художники с истинно духовной, нравственной культурой, навсегда унося с собой светлый образ интеллигентного, доброго, скромного учителя.
В 1910 году, после нескольких лет учебы у Пэна, Соломон Юдовин переехал с помощью Ан-ского в Петербург и поступил в рисовальную школу Общества поощрения художеств, одновременно занимаясь в мастерские известных художников М.Берштейна и М.Добужинского. Любознательный юноша находил время на знакомство с сокровищами Эрмитажа и Русского музея, на посещение многочисленных выставок выдающихся мастеров.
Именно тогда художник Юдовин усилил поиски основного направления, главной темы в своей творческой деятельности. И опять на помощь пришел Ан-ский. Он привлек своего племянника к участию в организуемых им и финансируемых бароном В.Гинцбургом трех еврейских этнографических экспедициях по местечкам Волыни и Подолии (1911-1914). Участники этих экспедиций собирали старинные предметы еврейского быта, рукописи и старопечатные книги, изучали фольклор. Основной задачей, поставленной перед Соломоном Юдовиным, было фотографирование и копирование памятников еврейского народного искусства, старинных синагог, барельефов, украшавших надгробья. Изучение этих богатейших материалов не случайно предопределило дальнейший творческий путь художника. То, что глубоко запечатлелось в его детской душе из еврейской жизни в Бешенковичах, получило свое развитие в мастерской Пэна, яркого представителя мастеров еврейской живописи, и в конечном счете воплотилось в монументальных графических цйклах - "Еврейский народный орнамент" и "Былое". Соломон Борисович отдал им более двадцати лет жизни, как бы предчувствуя неизбежный и близкий конец еврейских местечек, страшную трагедию еврейского народа... 
Еврейская тема занимала большое место и в книжной графике Юдовина. Об этом прежде всего свидетельствуют прекрасные иллюстрации к таким книгам, как "Блудный бес" Л.Раковскогр, "История моей жизни" А.Свирского (1934), "У Днепра" Д.Бергельсона (1935), "Путешествие Вениамина III" Менделе Мойхер-Сфорима (1935), "Еврей Зюсс" Л.Фейхтвангера (1938). Последние две книги с его иллюстрациями, увы, не были изданы.
Кстати, Соломон Борисович показывал мне сохранившееся у него письмо от Лиона Фейхтвангера, написанное в 1937 году, в ответ на посланные ему оттиски гравюр: "Сердечно благодарю Вас за письмо и особенно за прекрасный подарок, сделанный Вами, - за Ваши гравюры. Я уже написал издательству, какими исключительно талантливыми я считаю Ваши гравюры. Вы правы в том отношении, что мои принципиальные возражения против иллюстрирования моих книг гравюрами на дереве и на металле касаются "Еврея Зюсса" в меньшей степени, чем других моих книг. Итак, я согласен с тем, чтобы Вы иллюстрировали эту книгу. Это обрадовало бы меня".
Представляется, что такая высокая оценка, данная выдающимся писателем отдельной работе художника Юдовина, вполне может быть распространена на его творчество в целом.
Соломон Борисович никогда не жалел, что родился евреем. Его не смущала его сугубо еврейская фамилия.. Он свободно говорил, читал и писал на идиш. Юдовин хорошо знал историю еврейского народа, его огромный вклад в мировую культуру. Он постоянно восхищался евреями - великими философами, учеными, художниками, музыкантами, писателями, актерами. Но особенно преклонялся он перед Спинозой. Этот мыслитель, автор знаменитой "Этики", был для него образцом мудрости и человечности, честности и скромности.
Художник Юдовин жил в трагическое время. Ему было мучительно больно чувствовать и сознавать, что сталинский режим уничтожил лучших людей еврейского (и не только еврейского) народа, ликвидировал, по сути дела, идишскую культуру, развязал кампанию оголтелого антисемитизма. В этой ужасной обстановке его спасало общение с интересными, широко образованными, творчески мыслящими и интеллигентными людьми. Среди них было, разумеется, немало деятелей культуры. Он с особой теплотой вспоминал о дружбе с Марком Шагалом, считая его гениальным художником. Он хорошо знал крупного знатока еврейской литературы Израиля Цинберга. Он дружил с благороднейшим поэтом и человеком Перецом Маркишем. Ему приятно было творческое общение с Николаем Тихоновым, известным поэтом, и Ольгой Форш, автором исторических романов.
Добрым ангелом-хранителем художника была его жена Софья Петровна. Она ухаживала за ним, как за ребенком, оберегала от излишних волнений и расстройств. Он отвечал ей взаимностью. Они обожали друг друга.
... Соломон Борисович скончался 5 декабря 1954 года (в день пресловутой сталинской конституции). Я об этом узнал лишь спустя полтора месяца, так как в то время выполнял свою воинскую обязанность вдали от Ленинграда.
И сейчас с горечью думаю о том, что в последние годы своей студенческой жизни все реже навещал его, не поддерживал после его смерти тесных контактов с его женой и сыном Борисом (и их уже нет в живых), не интересовался судьбой его творческого наследия. А ведь не только живые, но и мертвые нуждаются во внимании, человечности, доброте...
Очевидно, этим и руководствовалась доктор Циля Менжерицкая, когда, заинтересовавшись творчеством Соломона Юдовина, приложила максимум усилий, чтобы собрать и вывезти из бывшего СССР в Израиль коллекцию его графических работ. Эта коллекция с успехом демонстрировалась в "Музеон Исраэль" в Иерусалиме весной 1991 года. А год спустя своими впечатлениями о творчестве Юдовина и о прошедшей выставке поделился доктор искусствоведения Леонид Юниверг в обстоятельной статье "Соломон Юдовин - мастер гравюры", опубликованной в приложении к газете "Время" - "Калейдоскопе" (15.05.92).
Прошел еще год, и я получил письмо от сестры из Витебска. Она сообщила, что в художественном музее города в феврале открылась выставка произведений Соломона Юдовина, посвященная 100-летию со дня его рождения. Одновременно пришло известие из Санкт-Петербурга: там тоже вспомнили о Мастере публикацией газетных материалов о его жизненном и творческом пути.
"НОВОСТИ НЕДЕЛИ"
2 января 1998 г  "ЕВРЕЙСКИЙ КАМЕРТОН"
назад