IN MEMORIAM
Биография смеха

Моисей БЕЛЕНЬКИЙ
Проф.Моисей Беленький, вторую годовщину смерти которого мы в эти дни с печалью отмечаем, был не только педагогом для многих ныне известных театральных деятелей, но и писателем, переводчиком, философом, видным деятелем еврейского театра. Он был директором еврейского театрального училища при ГОСЕТе, главным редактором издательства "Дер эмес". Не обошли его и сталинские репрессии:
М.Беленький был арестован 23 января 1949 года, отсидел на Лубянке больше года и оттуда был этапирован на четыре с лишним года в шахты Карагандинского лагпункта. Моисей Беленький написал и издал полтора десятка книг, они выходили в серии "ЖЗЛ", два издания выдержал составленный и отредактированный им шеститомник Шолом-Алейхема. Здесь, в Израиле, за шесть лет жизни он издал книгу "Маймонид", написал ряд статей-исследований о театре Шолом-Алейхема (некоторые публиковались и в "ЕК").
Светлой памяти Моисея Беленького мы посвящаем сегодняшнюю публикацию главы из его книги "Биография смеха", посвященной жизни и творчеству Шолом-Алейхема.
1.
В варшавской газете "Ди найе велт" ("Новый мир") в течение 1909 года была напечатана серия новелл под названием "Железнодорожные истории": "Конкуренты", "Принят", "Человек из Буэнос-Айреса", "Могила предков", "Праздношатающийся", "Чудо в седьмой день кущей", "Быть бы свадьбе, да музыки не нашлось". Задумав сборник повестей, объединенных одной темой, Шолом-Апейхем 12 сентября 1909 года писал совершавшему путешествие по Белоруссии другу, журналисту Н.Заблудовскому: "Поскольку, Вы знаете, я теперь вроде путешественника, коммивояжера по всем местам, где обитают евреи... Так вот, быть может, Вы смогли бы проделать следующее: прислали бы мне материал (сырье) из Гомеля, из Витебска - откуда хотите, но такой материал, который мог бы послужить мне для моих "Железнодорожных историй". Тут должны быть типы, встречи, события, происшествия, злоключения, удачи, разные случаи, любовные истории, свадьбы, разводы, вещие сны, банкротства, празднества, - упаси Боже, - похороны, - одним словом, все, что видите и слышите или услышите в пути, в гостинице, где хотите. Одно только хочу подчеркнуть: никаких вымыслов, только факты и факты! Жизнь богата фактами, полна курьезов, кругом множество несчастий, море слез, которым, пройдя через мою призму, не миновать обернуться смехом, они станут яствами в моем вкусе...".
Просьбу писателя Заблудовский не выполнил. Однако Шолом-Алейхем продолжал осуществлять задуманное и в 1910 году написал "Талескотн", "Шестьдесят шесть" и "Неудачник", а в 1911-м - "На-кося, выкуси".
Юбилейный писательский комитет, созданный в связи с 25-летием творческого пути Шолом-Алейхема, подготовил четырнадцатитомное юбилейное собрание сочинений, которое издавалось варшавским "Прогрессом" на протяжении 1908-1914 годов. Восьмой том Шопом-Алейхем озаглавил "Железнодорожные рассказы. (Записки коммивояжера)", включив в него "Железнодорожные истории" и в исправленном виде рассказы "Гимназия", "С призыва", "Третьим классом", "Суждено несчастье", "Нельзя быть добрым!" и "Погорелец", написанные в 1902-1903 годах. Том открывался небольшим словом автора "К читателям", а рассказы были пронумерованы.
По времени написания и по характеру персонажей новеллы этого цикла примыкают к серии рассказов "Неунывающие" и "В маленьком мире маленьких людей".
По жанру они близки "Монологам". Новеллы отражают художественные и идейные установки Шолом-Алейхема в годы первой русской революции и столыпинщины. Его внимание и в эти годы приковано к положению еврейских масс в условиях социального и национального гнета царской России, но отношение писателя к изображаемому материалу меняется. Он уже не только добродушно улыбается, защищая свой народ от горя и страданий, он негодует, едко высмеивает уродливые явления в жизни народных масс. Ему ненавистны деградирующая мораль мелкого собственника, одержимого стремлением к личному обогащению ("Человек из Буэнос-Айреса"), грабеж "заботливых" толстосумов ("Нельзя быть добрым!"), аморализм и нигилизм реакционной литературы эпохи "безвременья" ("Могилы предков").

2.

Шолом-Алейхем своим творчеством утверждает: искусство не копирует, а постигает жизнь в многообразных формах ее проявления.
Поезд, вернее, вагон третьего класса, становится ареной жизни людей, избранных объектом художественного изображения. Этих людей Шолом-Алейхем не возвеличивает и не низвергает. Он идет от жизни, от живых характеров и пишет правду,
Серия заключается рекомендацией: "Если вы собираетесь отправиться поездом в дальний путь и хотите почувствовать, что вы действительно путешествуете, получить удовольствие от всего этого, то не ездите ни первым, ни вторым классом".
Другое дело - третьим классом. Тут вы как у себя дома. "А что говорить, если в вагоне одни только евреи! Тогда вам лучше, чем дома. Правда, третьим классом не так удобно, места надо взять с бою, в вагоне шум, гам, толчея, галдеж; не поймете сразу, где вы находитесь и кто ваши соседи. Зато тут вы моментально знакомитесь со всеми. Все знают, кто вы, куда едете, чем занимаетесь... Сколько счастливых лет мне, сколько раз случалось, что из таких вот разговоров с совершенно чужим человеком выгорит дельце, сосватаешь кого-нибудь или просто узнаешь что-нибудь полезное для тебя". Да! Вагон третьего класса лучше исповедальни, ибо каждый рассчитывает больше никогда не встретиться с попутчиком, а потому выкладывает все свои боли и сомнения, грехи и надежды.
Вот герои "Конкурентов". В центре рассказа "она" и "он". Бедные люди, лишенные даже имени. "Он" - черный, толстый, взлохмаченный, с бельмом на глазу. "Она" - краснощекая, тощая, рябая. Оба - оборванные, обшарпанные, в залатанной обуви, и оба с одним и тем же товаром: он с корзиной, и она с корзиной. У него - витые булки, яйца вкрутую, бутылки с сельтерской водой и апельсины, и у нее - те же булки, яйца, бутылки и апельсины.
Оба являются в одно время, ломятся в одну и ту же вагонную дверь. Оба умоляют вас сжалиться над их пятью детьми-сиротами (у него пятеро детей-сирот и у нее пятеро детей-сирот). Пассажиры растеряны и не знают, у кого покупать.
И вот однажды обе корзины очутились на земле, в грязи. Крик, визг, проклятия. "Она" не может успокоиться, бурлящий поток ее слов выплескивает неожиданное: с тех пор, как она торгует своим товаром и разъезжает по этой линии, ее никто ни разу не тронул! А почему? - спрашивает она. "Думаете, по доброте? Столько бы болячек ему, сколько пирожков и яиц приходится раздавать на станции! Всем, от самого младшего до самого старшего, каждому надо глотку заткнуть... Старший кондуктор сам берет, что ему вздумает, а остальным надо раздать - кому пирог, кому яйцо, кому апельсин. Чего уж больше, - даже истопник, холера на него, - и тот не прочь закусить, - не то, пугает, он донесет жандарму... Не знает, ломота ему в кости, что и жандарм "подмазан". Так между прочим сообщается деталь разоблачающей силы. А в конце концов выясняется открыто комическая ситуация. Конкурент по мелочной торговле - муж героини рассказа.
В вагоне весело, люди галдят, смеются, хохочут.
Хохот - это вызов неразумному и несправедливому миру. Хочется сказать словами Гоголя: "Чему сметесь?.. Над собой смеетесь!.. Ах вы!"

3.

Шопом-Алейхем сокрушается над людьми, когда нужда и безысходность лишают их человеческого достоинства, но он становится беспощаден, если их человеческое достоинство рушится от тугого кошелька.
В письме Б.Иерухимзону Шолом-Алейхем признается: "Черт их побери, пусть любуются на себя в зеркало, пусть поглаживают животики и наслаждаются пищеварением. Знаю я их, этих сволочей, ох как знаю". Знал и страдал.
В рассказе "Человек из Буэнос-Айреса" Шолом-Алейхем выводит на сцену подлеца и мерзавца Мотека: лицо его круглое, гладкое, глазки крохотные, масленые. А сам он - кругленький, маленький, ерзающий.
Толстосум Мотек хвастает своей "добротой". "Другой, - говорит он, - мечтал бы заработать столько, сколько у меня уходит на одну благотворительность. Я все даю, понимаете, все, все мне стоит денег: и синагога, и больница, и эмигрантское бюро, и концерты". И раввины шлют ему письма, начинающиеся словами: "Достопочтенному и знаменитому благотворителю рабби Мордехаю...".
"Гляжу я, - пишет Шолом-Алейхем, - на этого субъекта из Буэнос-Айреса и думаю: "Господи Боже мой, что же это за человек? Какой такой товарец поставляет этот "подрядчик"?". А тот тараторит: "Все дело, можно сказать, на мне держалось. Купить товар, продать его, оценить, рассортировать - все я... Такой уж у меня наметанный глаз, поверите ли, стоит мне взглянуть на товар - как сразу определяю, какая ему цена и где его сбыть... Один неверный шаг - и готово, в десяти водах не отмоешься. Чуть что - сразу гвалт, шум, трезвон в газетах... раздуют, поднимут на ноги полицию, Хотя полиция всего мира... вот тут, у нас в кармане".
Шолом-Алейхем выводит не просто торговца. Мотек - сутенер.
Какая сила разоблачения! С каким темпераментом смыт грим "благочестия" с полицейских стражей порядка и торговцев "живым товаром".

4.

В цикле "Железнодорожные истории" наглядно проявляется своеобразие шолом-алейхемовского комизма. Высмеивая несчастных персонажей на колесах, Шолом-Алейхем разоблачает их и побуждает взглянуть на себя со стороны. Перец Маркиш подчеркивает, что характером комизма Шолом-Алейхем близок Чарли Чаплину, По существу, говорит Маркиш, маленький человек у Шолом-Алейхема, так же, как Чарли, идет дорогой своих несчастий. Его персонажи так удивительно серьезны, так погружены в свои наивные расчеты, так глубоко, почти по-государственному озабочены, не начался ли, сохрани Бог, насморк у Бисмарка? Ибо, если у Бисмарка насморк, на бирже начнется падение ценных бумаг, а там, того гляди, в воздухе запахнет войной...
И все это - серьезность и наивность, высокая политика и дипломатия людей, у которых уже какой день маковой росинки во рту не было, и они ждут не дождутся, когда им из дому сюда, на биржу, пришлют трешку...
Удивительное совпадение: начало творческой карьеры Чаплина сходилось по времени с датой вторичного приезда Шолом-Алейхема в Нью-Йорк в 1914 году.
Писатель высоко ценил кинематограф, способный не просто забавлять, но и давать важную информацию широким слоям народа, он был постоянным посетителем небольших кинозалов в Гарлеме и кинотеатров, находившихся поблизости от его местожительства. Можно с уверенностью сказать, что Шолом-Алейхем не пропустил ни одного чаплинского фильма. Друзья писателя утверждают, что он терпеть не мог, когда Чаплина критиковали.
Американский журналист Н.Б.Линдер, друг семьи Шолом-Алейхема, вспоминает: однажды вечером в доме писателя собралось много людей. Шолом-Алейхем только что вернулся из кино, где демонстрировался чаплинский фильм, восторженно говорил о новом друге смеха, о Чарли Чаплине.
"Чаплин способен заполнить радостью множество сердец, особенно детских, без детского смеха мир не мог бы существовать". "Образ Чарли, - отметил Шолом-Алейхем, - меня очаровал. В нем все великолепно: маленькие усики, непомерно большие истоптанные башмаки, широкие изношенные брюки, узкий сюртучок, истрепанный котелок, кривая тросточка, удивительная походка. Этот образ сам по себе - подлинное произведение искусства. Никто ничего подобного никогда не создавал, ни пером, ни кистью".
18 сентября 1998 г  "ЕВРЕЙСКИЙ КАМЕРТОН"
назад